III
В сочинениях и переписке Бестужева до декабрьских событий нет никаких намеков даже на самый общий либерализм, не говоря уже о политическом. Никаких проектов государственного устройства он не составлял и по вопросам этого устройства письменно не высказывался. Вигель в своих записках отмечает, что насчет своих мнений Бестужев был всегда очень скромен26. Если принять во внимание, что сам Вигель в своих суждениях о русских либералах скромен не был, то ему в данном случае приходится поверить.
Так же скромен был Бестужев во всем, что писал после катастрофы. Нельзя, конечно, ожидать, чтобы человек в его положении, при строгости тогдашней цензуры, мог решиться проводить в своих повестях какие-нибудь "идеи", более или менее опасные; Бестужев принужден был говорить лишь о самом невинном. Нельзя ожидать также, чтобы Бестужев был откровенен в своей переписке, которая подлежала строжайшему контролю. Вполне понятно, что в его письмах не могло быть речи о политике, и мы поймем его, когда он своим корреспондентам рекомендует крайнюю осторожность, прося их ограничиться в переписке с ним одной лишь словесностью, "не оскорбляя общественной нравственности", как он выражался. Отсутствие политических и общественных тем в его повестях и письмах не говорит, таким образом, ни за, ни против его интереса к этим вопросам.
Но в письмах существуют иные указания, гораздо более ясные, которые прямо свидетельствуют о том, что Бестужев отгонял от себя мысль о всех тех вопросах, за кратковременное увлечение которыми заплатил так дорого. Он при случае всегда говорит о своем прошлом с нескрываемым сожалением и почти что раскаянием, и часто подчеркивает свой верноподданнический патриотизм, и все это очень искренно. Уже в 1832 году он пишет, что давно излечился от химер "преобразовать мир с веником в руках", что его искреннее желание теперь предаться словесности, жить мирно, уединенно, знаться более с книгами, чем с книжниками, и заглядывать в свет для того только, чтобы переводить его на бумагу. "Я не убит судьбою, - говорил он, - ибо, увидев неправду своих политических начинаний, отступился от них, и с тех пор совесть моя чиста против Бога и царя"27"Сегодня день моей смерти. В молчании и сокрушении правлю я тризну за упокой своей души, и когда найду я этот упокой? Воспоминания лежат в моем сердце как трупы - но как трупы-мощи".
Все это указывает на то, что в лице Бестужева мы вовсе не имеем человека, для которого политическая мысль была бы необходимой умственной потребностью и политическая деятельность - потребностью темперамента28.
Тем не менее в 1823 году В. Туманский называл Бестужева "столпом русского коренного либерализма"29.
Это должно понимать в том смысле, что Александр Александрович хоть и не был политиком по призванию, но любил словесно политиканить, и притом очень громко.
Книги политического и публицистического характера интересовали его с молодых лет и входили в программу его широких умственных интересов3031: "По званию своему следил военные науки, для забавы занимался литературою, по наклонности века наиболее прилежал к истории и политике32. Впрочем, смело сказать могу, что я не оставил ни одной ветви наук без теоретического или практического изучения, и ни одно новое мнение в науках умозрительных, ни одно открытие в химии или механике от меня не уходило. Случай, равно как и желание дали мне сведения о статистическом состояния России с разных сторон. После школы принялся за науки и занимался один, считая свой рассудок лучшим руководителем. Свободный образ мыслей заимствовал из книг наиболее и, восходя постепенно от мнения к другому, пристрастился к чтению публицистов французских и английских до того, что речи в палате депутатов и hausof commons занимали меня, как француза или англичанина. Из новых историков более всех делал на меня влияние Герен, из публицистов Бентам, что же касается до рукописных русских сочинений, они слишком маловажны и ничтожны для произведения какого-либо впечатления. Мне же не случилось читать из них ничего, кроме о необходимости законов (покойного Фонвизина), двух писем Михаила Орлова к Бутурлину и некоторых блесток А. Пушкина стихами.
В укоренении сего образа мыслей никого обвинять не хочу - я сам искал таких знакомств, впрочем, хотя и не в оправдание себе, скажу, что едва ли не треть русского дворянства мыслила почти подобно нам, хотя была нас осторожнее".
Таким образом, объяснять либеральный образ мыслей Бестужева, как объяснял его Греч33 выстраданным убеждением. Он, как увидим сейчас, смотрел довольно легко на свою политическую агитацию34.
Первый, кто мог подготовить его к этой агитации, был его старший брат Николай, которого он очень уважал и любил; в чем, однако, это влияние сказывалось и как далеко простиралось, мы не знаем; хотя есть указание, что Рылеев до принятия Бестужева в тайное общество старался повлиять на него именно через его брата Николая35. О том, как он был принят в тайное общество, Бестужев так рассказывал своим судьям:
"С 19 лет стал я читать либеральные книги, и это вскружило мне голову. Впрочем, не имея никакого положительного понятия, я, как и все молодые люди, кричал на ветер без всякого намерения. В 22-м году, когда был назначен я адъютантом к генералу Бетанкуру, свел знакомство с господином Рылеевым, и как мы иногда возвращались вместе из общества Соревнователей просвещения и благотворительности, то и мечтали вместе, и он пылким своим воображением увлекал меня еще более. Так грезы эти оставались грезами до 1824 года, в который он сказал мне, что есть тайное общество, в которое он уже принят и принимает меня. Первым условием было честное слово не открывать, что поверено будет, вторым - не любопытствовать узнать, кто члены, в-третьих, повиноваться безусловно принявшему. Цель сего общества была распространять понятие о правах людей и со временем восстановить их в России. Кончина Императора Александра Павловича назначена была знаком к началу действия, если позволят силы, но это говорено было только вначале; потом, когда сочлен привыкал уже к этой мысли, ему открывали, что, если общество будет довольно сильно, надобно действовать и при жизни его - поднять народ, войско, и если это удастся, то принудить Императора подписать конституцию.
В апреле 1825 года Бестужева выбрали в верхний круг, то есть в разряд убежденных, которые имели право поверять действия членов думы и требовать от них отчета. Это повышение Бестужев принял, однако, весьма равнодушно.
"Между тем, становясь опытнее, - рассказывает он, - стал охладевать к этому обществу. Невозможность что-либо сделать и недоверие к людям, которых я увидел покороче, меня убедили в сумасбродстве такого предприятия. С ними, однако ж, я был по-прежнему, ибо не хотел нести их упреков, тем безопаснее, чем дальше казалось дело. Наконец в апреле, кажется, месяце Рылеев сказал мне, что меня выбрали в верхнюю думу. Я принял это очень равнодушно и до сентября месяца ни разу не был с членами ее, покуда в один вечер не позвали меня к Оболенскому слушать часть конституции Ник. Муравьева о земской управе. Вот только однажды, когда был я собственно в так называемой думе, и тут-то уже убедился, что общество это ничтожно, решился тянуть с ними знакомство как игрушку, а между тем, как у меня и прежде было желание ехать на зиму в Москву, там найти себе выгодную партию и тогда с сим предлогом устраниться от общества и уехать года на 2 попутешествовать. Но судьба судила иначе".
"Совершенное мое недоверие к средствам общества, когда я увидел верхнюю думу, было причиною беззаботности моей насчет ее подробностей и моего неведения о многих вещах, о которых меня спрашивали. Мне все уже казалось не стоящим внимания, и Рылеев и Оболенский не раз ссорились со мной, что я шутил и делал каламбуры, как они говорили, из важных вещей"36.
"Они называли меня фанфароном и не раз говорили, что за флигель-адъютантский аксельбант я готов отдать был все конституции. Я же говорил им, что они мечтатели, а я солдат и гожусь не рассуждать, а действовать. Еще нередко бранились мы за споры, я нарочно спорил и pour и contre, чтобы заставить их разбиться в мнениях и тем замедлить их предположения".
Бестужев страшно обрадовался, когда вдруг мелькнула надежда, что все их "дело" будет года на два отложено.
"26 числа, - показывал он, - то есть накануне получения известия о кончине Государя, приехал ко мне ввечеру Оболенский и сказал, что слух есть, что Государь Император опасно болен. Так потолковавши с ним и с Рылеевым и не совсем этому доверяя, мы ничего не знали до 1 часа утра. Пришел Якубович с подтверждением того же, но мы никак не ожидали, чтобы болезнь так скоро сразила Императора. Якубович вышел и через пять минут вбежал опять, говоря: "Государь умер. Во дворце присягают Константину Павловичу - впрочем, еще это неверно; говорят, Николаю Павловичу по завещанию следует", - и выбежал. Это поразило нас как громом, я надел мундир и встретился в дверях с братом Николаем: "Что уехать? Я поеду узнать в какой-нибудь полк, кому присягают", далее, право, не знаю. Я и поехал в Измайловский, спрашиваю. Один говорит Константину, другой Николаю, третий Елисавете. Я поехал к его высочеству герцогу, но уже встретил его, едущего на дороге у дворца, куда я вошел и присягнул в глазах Его Величества Государя Николая Павловича. Воротясь домой, я нашел Рылеева, который сказал, что это доказывает, как мы ошибались, думая, что солдаты забыли Константина Павловича, и что теперь должно ждать. Так мы и успокоились. Я поехал к герцогу и напрашивался ехать курьером к е. в. Константину Павловичу (это можно узнать от полковника Баренцева), но послали другого. Рылеев очень заболел - и тут-то стали к нему стекаться лица, которых прежде я никогда не видывал, как то: гвардейского экипажа лейтенант Арбузов, Сутгов (л. гр.), Репин и другие, и князь Трубецкой стал ходить чаще. После разных толков решили, чтобы всякое дело отложить, по крайней мере, на 2 года, а там - что покажут обстоятельства. Надежды мои ожили. Я с малолетства любил великого князя Константина Павловича. Служил в его полку и надеялся у него выйти, что называется, в люди. Я недурно езжу верхом; хотел также поднести ему книжку о верховой езде, которой у меня вчерне написано было с три четверти... одним словом, я надеялся при нем выбиться на путь, который труден бы мне был без знатной породы и богатства при другом Государе. Все стихло, как вдруг стали доноситься слухи, что он отказывается: что Польша с Литвой и Подолией отойдет от России, дабы не обделить экс-императора... тогда, признаюсь, закипела во мне кровь, и неуместный патриотизм возмутил рассудок"...
Примечания
26. "Записки Ф. Ф. Вигеля". - М., 1892, VI, с. 57.
27. "Из архива Ф. В. Булгарина" // "Русская старина", 1900, февраль, с. 392-409.
28. С этим согласны и биографы. См. А. Пыпин "История русской литературы", IV, с. 408. С. Венгеров "Критико-биографический словарь русских писателей и ученых", III, с. 157.
"К литературной и общественной истории 1820-1830 г." В. Я. Якушкин // "Русская старина", 1888, ноябрь, с. 319.
30. В формулярном списке его образование аттестовано так:
рисованию, фехтованию (обучался) и танцевать знает.
31. Показания хранятся в государственном архиве. Дело I В No 339.
32. Он усердно читал Адама Смита; увлекался чтением Нибура и интересовался трудами Гумбольдта, Паррота и Араго.
"Записки о моей жизни". - СПб., 1886, с. 391.
"Входя в общество по заблуждению молодости и буйного воображения, я думал чрез то принести пользу отечеству в будущем времени, если не делом, то распространением либерализма. Приманка новизны и тайны также немало в том участвовали и мало-помалу завлекли меня в преступные мысли", - говорил Бестужев в одном из своих показаний.
35. "Донесение следственной комиссии", 1826, с. 52.
36. Об его "пустых фразах и родомонтадах" на совещаниях говорит и Д. Завалишин в своих "Записках"37.
37. Д. Завалишин. "Декабристы" // "Русский вестник", 1884, II, с. 843.