XII
В конце февраля 1837 года Бестужев проживал в Тифлисе на пути в Кутаиси. Здесь получил он известие о том, что Россия потеряла Пушкина. Новость эту ему передала une femme charmante... В молчании ночи и в одиночестве яд печали проник в его сердце; он не смыкал глаз всю ночь и утром на рассвете поднялся на гору, в монастырь св. Давида. Там призвал он священника и заказал ему панихиду на могиле Грибоедова, на могиле, попираемой ногами, могиле без камня и без надписи. Он плакал горючими слезами, плакал о друге и о товарище по оружию, плакал над самим собой. Когда священник провозгласил "за убиенных бояр Александра и Александра", он зарыдал до истерики - так грустно звучали для него эти слова, звучали не только воспоминанием, но и предсказанием. "Да, я чувствую, - писал он брату, рассказывая ему об этой панихиде, - что и моя смерть будет насильственна и необычна; она близка: слишком много горячей крови во мне, которая кипит в моих жилах, годы мои не угомонят ее; об одном прошу только, не умереть на одре болезни, ни на дуэли".
Странное впечатление производить все в целом это письмо Бестужева о смерти Пушкина. Неизбежная femme charmante... при этом клятва убить на дуэли Дантеса при первой же встрече с ним, и затем, сейчас же, разговор о тифлисской погоде, и, наконец, в конце письма сообщение о том, что 18 февраля у барона Розена был блестящий бал на его серебряную свадьбу, что барон был изумительно приветлив, и все шло как нельзя лучше133. Все это подтверждает, что в Пушкине Бестужев терял человека, которого уважал, но едва ли любил сильно. Самое любопытное место в письме это - дума о судьбе Грибоедова, Рылеева и Пушкина. "Вот трое погибло и какою смертью!" - и затем сейчас же мысль о собственном близком конце.
А конец был близок.
Назначение в Кутаиси не принесло с собой ожидаемого отдыха от походов. Бестужев был в Кутаиси в апреле 1837 года, но тотчас же принужден был ехать обратно на берег Черного моря, так как был прикомандирован к грузинскому гренадерскому полку, который должен был действовать в Абхазии, двинуться к мысу Адлеру и очистить его от неприятеля.
Эта экспедиция в мае 1837 года имела стоянку а Цебельде. Командовал ею сам главнокомандующий барон Розен. Покончив с цебельдинцами, отряд возвратился в Сухуми, где он должен был сесть на суда, чтобы отплыть к мысу Адлеру. Здесь, в Сухуми, Бестужеву пришлось последний раз взяться за перо. Он перевел с татарского поэму Мирзы Фетх-Али, в которой этот мусульманин, служивши в русском отряде, оплакивал смерть Пушкина134. Второй раз тень Пушкина напоминала Бестужеву о близкой смерти.
7 июня, когда эскадра с отрядом барона Розена бросила якорь против мыса Адлера, Александр Александрович обнаружил совсем для него необычную предосторожность: посылая последнее им написанное письмо к матери, он адресовал его брату и просил задержать письмо до следующего известия, чтобы не дать матери напрасного беспокойства. "Ты знаешь, - писал он брату, - что я любил тебя много. Впрочем, это не эпитафия: я не думаю и не надеюсь умереть скоро, но все-таки, на всякий случай, лучше проститься".
Когда эскадра стала уже в виду мыса Адлера, Бестужев написал - в первый раз в своей жизни - краткое духовное завещание; брату завещал он свои бумаги и деньги, а денщику свое платье.
Он был, однако, бодр духом, и боевая патриотическая песенка, сочиненная им в тот день и подхваченная всем отрядом, показывает, в каком он пребывал воинственном настроении. Однако когда пришлось садиться в лодки, чтобы начать высадку, он на слова одного товарища о завтрашнем дне отвечал задумчиво: "Бог знает, когда наступит мое завтра"135.
Это вечное завтра наступило очень скоро.
Стрелки подплыли к берегу в шлюпках под градом пуль, которыми их осыпали черкесы из-за окопов, сделанных на самом берегу. Выскочить на берег, броситься на черкесов, засевших в вырытой вдоль берега канаве, вроде шанцев, и прогнать их в лес, росший в пятнадцати или двадцати шагах от берега, наконец, добежать до него было делом одной минуты. Стрелки-егеря врассыпную устремились в чащу леса за уходившими, на этот раз без выстрела, горцами; егеря углубились в лес, шагов на пятьдесят или шестьдесят. В это время явился в лес капитан драгунского Нижегородского полка Альбрант и принял команду над цепью... Не приняв во внимание ни той местности, среди которой он действовал, ни возможности обхода со стороны черкесов, в то время как резерва не было еще видно, Альбрант тотчас скомандовал "вперед!" Шаг за шагом пробирались или, лучше сказать, продирались егеря сквозь страшную колючку, папоротник и разную чащу.
Бестужев находился в этой передовой цепи. Несмотря на предостережения начальников, он сам пожелал примкнуть к ней.
"Само собою разумеется, - рассказывает свидетель дела Давыдов, - что при движении вперед этой цепи не могло быть порядка, так как иногда в двух шагах ничего не было видно, а уж о наблюдениях, что делается впереди, с боков и сзади на большое пространство и говорить нечего.
- Что вам угодно? - отвечал я, оглядываясь и торопясь ответом.
- Куда вы идете? Куда?
- Не знаю.
- Как не знать! Вы ведь офицер! Растолкуйте мне хоть что-нибудь!
- Да что же это такое! цепь или что другое?
- Была первая цепь, а теперь что мы такое, не знаю.
Бестужев пожал плечами, махнул рукой и отправился влево, где я ему указал начальника цепи. Бестужев был совершенно один, безо всякого конвоя...
Когда Бестужев, махнув рукой, отправился от меня влево, кажется, менее, нежели через минуту, послышалась сзади нас жаркая перестрелка и в то же время посыпались на нас пули спереди. "Играй!"-закричал я горнисту, и он протрубил сигнал: строить кучки и каре. Увы! это была последняя песнь лебедя; вместе с последнею нотой горнист упал к моим ногам мертвый. Однако ж, дело было сделано, и ко мне начали собираться солдаты-охотники, да вдобавок еще кавказские, а это была не безделица, они умели постоять за себя. Когда прошли первые мгновения как бы нечаянного испуга и когда я, наконец, несколько опомнился, я увидал, что Бестужев стоит, прислонившись к дереву в изнеможении, и что грудь его в крови. В это время бежали мимо него несколько солдат. Я закричал им: "Ей, ребята, взять офицера и тащить!" Два солдата отделились и взяли Бестужева под руки: с помощью их он имел еще силу идти, но помню, что голова его клонилась уже долу, а пули сыпались и сыпались. Черкесы все гикали и гикали.
которые вели Бестужева, отбились от главной толпы, в которой я был вроде командира".
На эту горсть людей набросились черкесы; солдатам пришлось оставить раненого на земле и самим искать спасения. Свидетель этого видел, как над Бестужевым засверкали черкесские шашки. На вопрос Давыдова, не говорил ли чего Бестужев, когда его вели солдаты, они отвечали, что раненый офицер только стонал, но не сказал ни слова.
"На другой день, - рассказывает Давыдов, - был размен телам, взятых у черкесов, на наши, оставшиеся в лесу, и, разумеется, было приложено особенное старание добыть тело Бестужева. Но мы ничего не добились, да и сами черкесы не могли различить его тело от прочих, так как они обдирают убитых и даже раненых начисто; а что Бестужев был обобран, в этом нет ни малейшего сомнения, потому что милиционеры, кажется, гурийской милиции нашли у одного убитого черкеса пистолет и полы сюртука Бестужева. Могло быть еще и то, что тело было поругано черкесами, и они имели настолько совести, или, вернее, страху, чтобы не выдавать его в этом виде"136.
Спустя несколько дней в "Инвалиде" было опубликовано о награждении Бестужева орденом св. Анны за храбрость.
Примечания
"Он был убит" // Сочинения Марлинского, 1847, IX, 93,106,108,112,113,119,126,127,133.
134. М. Семевский "А. А. Бестужев" // "Отечественные записки", 1860, июль, с. 71-72.
135. "Восточная поэма на смерть Пушкина" // "Русская старина", 1874, сентябрь, с. 76-79.
136. Как, например, в повести "Страшное гадание", где такой неизвестный увлекает героя, правда, во сне, от преступления к преступлению.