XIV
Александр Александрович был литератор с очень живым и порывистым темпераментом. Во все минуты жизни, когда какая-нибудь мысль стучалась в его голову, или какое-нибудь чувство на него налетало, он поспешно брался за перо и писал быстро, как бы боясь утратить свежесть впечатления. Долго обдумывать что-нибудь, развивать и расчленять мысль в подробностях, чистить и полировать фразу, в которую она должна быть замкнута; долго вынашивать какое-нибудь чувство и одевать его во внешний наряд, наиболее соответствующий его силе и сущности, Марлинский не любил и не мог: он весь был порыв и стремление, и все, что он писал, было непосредственным, быстрым отзвуком либо самой жизни, либо того поэтического представления, какое он имел о ней.
Впечатлительность бойкого ума, тревога души, неустойчивой в своих настроениях и, наконец, быстрый темп речи - свободной, яркой и не скупящейся на метафоры - источник и всех достоинств Марлинского как писателя, и всех его недостатков. Достоинством нужно признать разнообразие идей, замыслов, типов и психологических проблем, каких успел коснуться наш писатель; недостатком должно назвать неумение художника найти подходящую достойную форму всему этому богатству. О чем бы ни говорил Марлинский, он всегда умел выбрать живую тему, он всегда был интересен как наблюдатель, мыслитель и психолог; писал ли он критическую статью - он был оригинален в своих взглядах; набрасывал ли он юмористическую картинку нравов - он был остроумен и чужд всякой банальности; сочинял ли он повесть - он каждому типу умел придать своеобразную рельефность; даже когда он писал стихи, он и в этой, самой неблагодарной и бледной своей роли иногда умел тронуть читателя. И при всех этих достоинствах каждое его создание, скорее - обещание, чем выполнение: талант блестит, он имеет свою игру, но этот талант перед нами без подходящей оправы и на нем, как на алмазе, иногда неправильная, поспешная грань. Везде чувствуется человек, который спешит; и тот, кто знает жизнь Марлинского, простит ему эту торопливость сначала юноши, храброго офицера, берущего смело литературные барьеры, а затем загнанного человека, который сознавал, что жизнь его тает, как свеча, горящая с двух концов сразу.
От Марлинского не осталось ни одного крупного произведения, которое своей художественной силой могло бы спорить со временем. Остались мелкие критические статьи и обзоры литературных новостей, любопытные по новизне критических приемов, смелости и верности отдельных замечаний, но разрозненные и не сводящие в одно целое всего, что имел сказать автор о законах прекрасного; остались публицистические очерки, очень остроумные, с большой дозой яда, но беглые и случайные; остались этнографические заметки, обнаруживающие хорошие знания сибирского и кавказского быта, но опять-таки заметки, набросанные наскоро; остались стихи, на которые сам автор сердился, когда они попадали в печать и, наконец, осталось несколько десятков повестей и рассказов, которые некогда читались с животрепещущим интересом, но были лишь эскизами в самых разнообразных литературных стилях, из которых ни один не был вполне выдержан. Марлинский, как сентименталист и романтик старой школы, превосходит своих современников силою воображения и блеском речи, но эта старая литературная манера не нашла себе в нем художественного выразителя; точно так же и нарождавшаяся повесть реальная, которая очень многим ему обязана, не нашла себе в нем поэта, который даровал бы ей решительную победу. Наш автор остался талантливым писателем на перепутье двух литературных направлений - мастером, умеющим хорошо писать и в старом, и в новом стиле, без способности создать в том или в другом что-нибудь совершенное. Марлинский, правда, хороший психолог, и созданные им типы нередко жизненны и правдивы - но ни один из них не обладает теми свойствами, которые мы привыкли ценить в типах, созданных большими мастерами: либо психический мир этих людей недостаточно глубок и сложен, либо несложный тип не исчерпан автором вполне. Исключение составляет только одна центральная фигура его повестей, а именно, его собственный портрет - портрет восторженного идеалиста александровской эпохи, борющегося и неунывающего под ударами несчастия.
Любовь читателя далась Марлинскому легко и быстро, несмотря на исключительное его положение. Карающая власть, как известно, позаботилась не только о том, чтобы лишить его возможного общения с живыми людьми, но и о том, чтобы имя его из памяти живых исчезло. Первое собрание его повестей появилось в свет даже без его псевдонима, и когда в альманахе "Сто русских литераторов" был отпечатан его портрет, то портрет этот приказано было вырезать. Тем не менее читатель не переставал любить своего анонимного рассказчика и узнавал повести Марлинского даже без подписи.
труднее обозреть эти повести и дать о них понятие тем, кто не имел случая их перелистывать.
Трудность заключается, прежде всего, в необычайном разнообразии сюжетов, часто с очень запутанной интригой. Не меньшую трудность для классификации повестей Марлинского представляет и невыдержанность стиля, в каком они написаны. Наш автор, как мы уже заметили, стоял на распутье двух литературных течений. Он любил повесть старого типа - сентиментальную и романтическую, в которой вымышленная красота и эффектность в типах, описаниях, ведении самой интриги брала верх над правдивым изображением жизни; но вместе с тем он же был одним из первых наших реалистов, и очень часто красивый вымысел заменял житейской правдой, иной раз достаточно серой. Вот почему романтизм в замысле и изложении у него часто соединен с очень реальным описанием обстановки и с реальной обрисовкой типов или, наоборот, в реальный замысел вплетены совсем романтические эпизоды, и в обрисовке характеров действующих лиц допущена условность старого литературного стиля.
Такой произвол не позволяет распределить его рассказы по литературным приемам их выполнения, и потому, чтобы держаться хоть какой-нибудь руководящей нити при их обзоре, остается классифицировать их по содержанию, хотя и такое распределение не может быть вполне выдержано, так как у Марлинского часто в одной и той же повести развиваются сразу несколько совершенно самостоятельных тем, и притом неоднородных; так, например, в бытовую картину вплетается фантастический рассказ, в историческую повесть - жанровые сценки, в описания путешествий и походов - автобиографические знания и так далее. Почти во всех повестях царствует характерный беспорядок, столь соответствующий темпераменту самого писателя. Если, однако, с этим беспорядком не считаться, то повести Марлинского могут быть разделены на следующие группы:
1. Повести сентиментально-романтические по стилю и замыслу, в большинстве случаев исторические, сюжет которых взят либо из далекого прошлого, либо из более близких времен.
2. Повести или очерки с сильным преобладанием этнографического элемента, то есть рассказы из сибирской или из кавказской жизни, частью вымышленные, частью написанные с натуры.
Наконец -
4. Автобиографические рассказы с очень интимными страницами - своего рода дневники или листки из записной книги автора. Эта последняя группа - самая ценная и для биографа, и для историка. Руководясь материалом, который она дает, биограф может глубже вникнуть в сложную психику оригинальной личности писателя, а историк найдет в этом материале ответ на вопрос, чем именно Марлинский обязан своей славой и какие мысли и настроения пришлись особенно по душе целому широкому кругу русских читателей тридцатых годов.