XX
Таковы были сюжеты, которые Марлинскии разрабатывал в своих рассказах. Значение их в истории развития русской повести и романа определить нетрудно. Ни романтический стиль письма, ни реальный не доведен в них до совершенства; и все-таки, если скинуть со счетов повести Пушкина - немногочисленные, и при его жизни частью не опубликованные и частью мало оцененные, - то придется признать, что до Гоголя Марлинский был самым талантливым нашим новеллистом, писателем с наиболее колоритным воображением и, вместе с тем, первым по силе из реалистов своего времени.
Марлинский упредил наших романтиков прозаиков, и в романах и повестях Полевого, Загоскина, Лажечникова и других нет ничего, чего не было бы уже в зародыше в повестях нашего автора. Занимательность сюжета, романтичность в его развитии, драматизм страстей, пафос речи - всем этим очень искусно владел Марлинский, прежде чем этим завладели и широко воспользовались другие. Упредил он, как романтик, и Гоголя, в первых повестях которого романтизм как литературная школа достиг своего самого полного и художественного расцвета.
Как реалист, Марлинский был также прямым предшественником Гоголя и Лермонтова. Многие области нашей повседневной жизни были впервые с подобающей яркостью и правдивостью освещены именно им; картины других были подновлены и дополнены новыми деталями. К новому, что читатель находил в его рассказах, должно отнести, например, этнографические очерки из сибирской и кавказской жизни, очерки военной жизни, морской и строевой, столичной и походной, в частности, очерки жизни солдатской.
Как на дополнение к тому, что читателю было уже известно, можно указать на рассказы Марлинского из жизни светской. Много было недочетов в этих реальных картинах, но никто из его современников не обладал в их выполнении такой правдивой, смелой кистью, как Марлинский, в котором, кроме того, была очень сильна юмористическая и саркастическая жилка, ни в ком до Гоголя не проступавшая так игриво...
148. В своих произведениях он этот реализм очень ценил и очень скорбел, что ему многое приходится угадывать149.
Насчет ценности своих повестей Марлинский ослеплен не был: он был ими мало доволен и жаловался на судьбу, которая не позволяет ему распорядиться своим талантом как бы ему хотелось. "О, если бы судьба дала мне, - писал он Полевому, - хоть один не отравленный людскою злобой год, чтоб я мог попробовать крылья свои, не спутанные в цепи! А то, едва я пытнулся было на дельную вещь (роман), судьба одела меня грозовою тучей. Я не имею ясности духа вылить на бумагу, что кипит в душе, но это пройдет, и я пришлю вам отрывок, в коем изображу поэта, гибнущего от чумы... поэта, который сознает свой дар и видит смерть, готовую поглотить его невысказанные поэмы, его исполинские грезы, его причудливые видения горячки. Пусть не поймут меня, но я буду смел в этих безумствах"151.
Да и успеху своему Марлинский не особенно доверял. "Вы правы, - говорил он тому же Полевому, - что для Руси невозможны еще гении: она не выдержит их; вот вам вместе и разгадка моего успеха. Сознаюсь, что я считаю себя выше Загоскина и Булгарина; но и эта высь по плечо ребенку. Чувствую, что я не недостоин достоинства человека со всеми моими слабостями, но знаю себе цену, и как писатель, знаю и свет, который ценит меня. Сегодня в моде Подолинский, завтра Марлинский, послезавтра какой-нибудь Небылинский, и вот почему меня мало радует ходячесть моя"152.
Но одну сторону своего дарования Марлинский ценил, и именно ту, которая потом подверглась наибольшим нападкам. Он был доволен своим стилем и своей манерой писать. "Перо мое, - говорил он с гордостью, - смычок самовольный, помело ведьмы, конь наездника. Да: верхом на пере я вольный казак, я могу рыскать по бумаге, без заповеди, куда глаза глядят. Я так и делаю: бросаю повода и не оглядываюсь назад, не рассчитываю, что впереди. Знать не хочу, заметает ли ветер след мой, прям или узорен след мой. Перепрянул через ограду, переплыл за реку, хорошо; не удалось - тоже хорошо. Я доволен уже тем, что наскакался по простору, целиком, до устали. Надоели мне битые указы ваших литературных теорий chaus-s es, ваши вековечные дороги из сосновых отрывков, ваши чугунные ленты и повешенные мосты, ваше катанье на деревянной лошадке или на разбитом коне; ваши мартингалы, шлих-цигели и шпаниш рейтеры... Бешеного, брыкливого коня - сюда! Степи мне - бури! Легок я мечтами - лечу в поднебесье; тяжел думами - ныряю в глубь моря"... ("Мореход Никитин").
"В подражании другим не виноват я, - говорил он. - А что касается блесток, это я живой. Переиначите мой слог, вы ощиплете его, вы окастратите его"153. Против "бестужевских капель", как называли тогда обороты его речи и мысли154, Марлинский ничего не имел, частью потому, что родился со склонностью к такому стилю и, как утверждает его брат Михаил, обладал "не вымышленной, а врожденной цветистостью слога"155, частью потому, что умышленно воспитывал и развивал в себе эту способность. Будучи от природы остроумным человеком, он нарочно злоупотреблял остротами.
"Сухая ученость, неприправленная шуточками, никак не понравится юному вкусу нашей публики, - говорил он; - словом - вниманье читателей надобно привлекать как электричество - остротами. Если я точно заслуживаю нарекания в желании блеснуть остротами, то, увлеченный природною веселостью, я сам-в-себе не виноват в изысканности" ("Поездка в Ревель", "Станция Варгель").
156, и расплачиваться за них ему пришлось позднее.
Примечания
147. "Вообразите себе мое положение, я не могу жить ни со стариной, ни с новизной русскою, я должен угадывать все на все! Можно ли не ошибиться?"148
148. В. Савинов "Куда девался Марлинский" // "Семейный круг", 1858-1859,1, с. 1-21.
150. "Русский вестник", XXXII, 1861, с. 439.
151. Письмо 1833 г., 18 марта.
152. Так прозвал их Греч.
153. "Отечественные записки", 1860, СХХХ, с. 332.
"вдохновению", когда вопрос зашел о том, что такое творчество: "Хаос - предтеча творения чего-нибудь истинного, высокого поэтического. Пусть только луч гения пронзит этот мрак; враждующие, равносильные доселе пылинки оживут любовью и гармонией, стекутся к одной сильнейшей, сменятся стройно, улягутся блестящими кристаллами, возникнут горами, разольются морем, и живая сила испишет чело нового мира своими исполинскими иероглифами, как чело нашего мира избраждено ущельями"155.
155. М. Бестужев "Детство и юность А. Бестужева", с. 10.
156. "Ты - все ты: ты мил, жив, умен. Прощай, мой милый Walter... Да, возьмись за роман. Что тебя держит? У нас ты будешь первый во всех значениях слова: в Европе также получишь свою цену: во-первых, как истинный талант; во-вторых, по новизне предметов, красок etc. Подумай, брат, об этом на досуге... но тебе хочется в ротмистры... Твой "Турнир" напоминает турнир W. Se. Брось немцев и обратись к нам, православным; да полно тебе писать быстрые повести с романтическими переходами, это хорошо для поэмы романтической. Роман требует болтовни; высказывай все начисто... Возьмись-ка за целый роман, и пиши его со всею свободою разговора или письма, иначе все будет сбиваться на Коцебятину"157.
157. Письмо к Н. Полевому, 1832,1 сентября // "Русское обозрение", 1894, X, с. 824.