XXI
Марлинский мог и должен был нравиться.
На его долю выпал сразу необычайный успех, превышавший истинную стоимость его произведений. Публика средняя отнеслась к ним восторженно, и мы располагаем весьма многими указаниями современников, которые все сходятся в признании того оглушительного успеха, каким сопровождалось появление в свет чуть ли не каждого рассказа нашего автора. И не только средняя публика, но и очень строгие судьи признавали за Марлинским выдающееся дарование и возлагали на него очень большие надежды.
История приема его сочинений у читателя должна войти в его биографию.
Пушкин был более чем доволен своим другом и предлагал ему соперничать с Вальтером Скоттом158.
То же соперничество предлагал Марлинскому и Вяземский, прочитав его повесть "Роман и Ольга"160.
Соль Марлинского нравилась Грибоедову161.
В. Кюхельбекер находил в повестях Марлинского сходство с Вашингтоном Ирвингом и Гофманом, видел в своем друге "самого глубокого умствователя" и человека высокого таланта, но не одобрял неугомонной ловли каламбуров и натяжек стиля162.
Мельгунов признавал Марлинского редким самобытным талантом, но говорил, что у него нет психологии, и что он ни одного слова не ставит на своем месте, хотя его язык все-таки внутренне живой язык164.
Сенковский признавал в нем хорошие мысли и много достойного, хотя говорил, что не ему создать прозу, которую от графини до купца второй гильдии все стали бы читать с одинаковым удовольствием165166.
А. П. Бочков, литератор и большой любитель словесности, по поводу повестей (и то ранних) Марлинского написал целую аллегорическую историю развития русского романа, в которой отвел нашему автору очень почетное место167.
Литератор П. Каменский так увлекался Марлинским, что перенял его "кудрявый слог"169. Н. Полевой называл Марлинского "корифеем" новейшей повести русской"170.
Критик "Телескопа" утверждал, что у Марлинского иногда "сверкает луч высшего всеобъемлющего прозрения"172.
Бурачек, признавая, что литература должна быть службой Богу в лице человечества, и недовольный в этом смысле Марлинским, приравнивал его, однако, к Пушкину173.
Число таких хвалебных отзывов можно было бы увеличить. Редки были люди, которые с ними были не согласны. В кружке Пушкина, например, над Марлинским всегда "хохотал" Нащокин175. Никитенко в самый разгар славы Марлинского говорил, что он "выражается варварским наречием и думает, что он удивителен по силе и оригинальности"176. Не одобрял его, кажется, и Станкевич"177.
Злее других огрызался Загоскин, но он ненавидел Марлинского, как "безусловного обожателя запада и всех его мерзостей"178.
Но эти и подобные им голоса кредита у публики не имели. Марлинский был одно время самым модным писателем, и, кажется, - более других в цене180.
"Мы все ужасно любили Марлинского, - писал в своих воспоминаниях В. В. Стасов, - за молодцеватых и галантерейных героев, за казавшуюся нам великолепною страстность чувств, наконец, за яркий и крученый язык. Всего больше мы восхищались "Лейтенантом Белозором"... Мы с беспредельным восхищением упивались Марлинским вплоть до самых тех пор, когда начались статьи Белинского в "Отечественных записках"180.
181, дана односторонняя и лишенная исторической перспективы оценка.
Не страшась "борьбы с общественным мнением, которое приравняло Марлинского к Бальзаку и только лишь мало-помалу приходит в память от оглушительного удара, произведенного на него полным изданием "Русских повестей и рассказов",-- Белинский решился высказать свое мнение.
На безлюдье истинных талантов он признает Марлинского явлением примечательным, писателем, одаренным неподдельным остроумием, владеющим способностью рассказа, умеющим иногда снимать с природы картинки-загляденье, но талант его, говорит критик, чрезвычайно односторонен, претензии на пламень чувства весьма подозрительны, в его созданиях нет никакой глубины, никакой философии, никакого драматизма, все его черты сбиты на одну колодку, он повторяет себя в каждом новом произведении, у него больше фраз, чем мыслей, более риторических возгласов, чем выражений чувства; он пишет много не от избытка творческой деятельности, а от навыка, от привычки писать...
И притом сколько натяжек! Можно сказать, что натяжка у Марлинского такой конек, с которого он редко слезает. Ни одно из действующих лиц его повестей не скажет ни слова просто, но вечно с ужимкой, вечно с эпиграммою или с каламбуром или с подобием; словом, у Марлинского каждая копейка ребром, каждое слово завитком. У него есть талант, но талант не огромный, талант, обессиленный вечным принуждением, избившийся и растрясшийся о пни и колоды выисканного остроумия. "Мне кажется, - говорил Белинский, - что роман не его дело, ибо у него нет никакого знания человеческого сердца, никакого драматического такта. Впрочем, в его повестях встречаются иногда места истинно прекрасные, очерки истинно мастерские".
Всего страннее в Марлинском, что он с удивительною скромностью недавно сознался в таком грехе, в котором он не виноват ни душою, ни телом: в том, что будто он своими повестями отворил двери для народности в русскую литературу: вот что, так уж не правда! Эти повести принадлежат к числу самых неудачных его попыток, в них он народен не больше Карамзина, ибо его Русь жестоко отзывается его заветною, его любимою Ливониею.
Словом, Марлинский писатель не без таланта, и был бы гораздо выше, если б был естественнее и менее натягивался ("Литературные мечтания", 1834).
Спустя год Белинский повторяет свое осуждение.
Марлинский был первым нашим повествователем, был творцом, или, лучше сказать, зачинщиком русской повести, - говорил Белинский. Он обладает вдохновением особым, усиленным волею, желанием, целью, расчетом, как будто приемом опию.
Это нереальная поэзия - ибо в повестях Марлинского нет истины жизни, нет действительности, такой, как она есть, ибо в них все придумано, все рассчитано по расчетам вероятностей, как это бывает при делании или сочинении машин; ибо в них видны нитки, коими сметано их действие, видны блоки и веревки, коими приводится в движение ход этого действия; словом, это - внутренность театра, в котором искусственное освещение борется с дневным светом и побеждается им. Это не идеальная поэзия - ибо в них нет глубокости мысли, пламени чувства, нет лиризма, а если и есть всего этого понемногу, то напряженное и преувеличенное насильственным усилием, что доказывается даже самою чересчур цветистою фразеологиею, которая никогда не бывает следствием глубокого, страдательного и энергического чувства.
Но если у Марлинского, - продолжал критик, - и не было в повестях истины русской жизни, то все-таки они доставили много пользы русской литературе, были для нее большим шагом вперед.
В повестях Марлинского была новейшая европейская манера и характер: везде был виден ум, образованность, встречались отдельные прекрасные мысли, поражавшие и своею новостью, и своею истиною; прибавьте к этому его слог, оригинальный и блестящий в самых натяжках, в самой фразеологии, - и вы не будете более удивляться его чрезмерному успеху ("О русской повести и повестях Гоголя", 1835).
Наконец, в 1840 году Белинский обрушился на Марлинского целой статьей по поводу выхода в свет полного собрания его сочинений. Это были годы, когда наш критик, со страстью относясь к немецкой философии, возненавидел всякую страсть в поэзии и потому был беспощаден ко всем художникам с более или менее неуравновешенным темпераментом. Марлинский оказался важным "отрицательным" деятелем в нашем литературном развитии.
Марлинский, - писал критик, - явился на поприще литературы романтиком; он всеми силами старался приблизиться к действительности и естественности в изобретении и слоге; он силился изображать людей и подслушать живую общественную речь и во имя ее раздвинуть пределы литературного языка... и появление его было ознаменовано блестящим успехом; в нем думали видеть Пушкина прозы, и излишество похвал, несомненно, доказывает, что Марлинский - явление примечательное в литературе. Но его повести принадлежат не к произведениям искусства, а только к произведениям литературы... Основные стихии повестей Марлинского, приписываемые им общим голосом, суть - народность, остроумие и живопись трагических страстей и положений...
Но поэзия этих повестей - поэзия не мысли, а блестящих слов, не чувства, но лихорадочной страсти: это талант, но талант чисто внешний, не из мысли создающий образы, а из материи выделывающий красивые мысли; это вдохновение, но не то внутреннее вдохновение, которое, неожиданное, без воли человека, озаряет его разум внезапным откровением истины, вдохновение тихое и кроткое, широкое и глубокое, как море в ясный и безветренный день, но вдохновение насильственное, мятежное, бурливое, раздражительное, возбужденное волею человека, как бы от приема опиума... Поэт может изображать и страсть, потому что она есть явление действительности; но, изображая страсть, поэт не должен быть в страсти...
Настоящий род таланта Марлинского - это живой, легкий и шутливый рассказец без особенных претензий.
Такие внешние таланты необходимы, полезны, а следовательно, и достойны всякого уважения. Только незаслуженная слава и преувеличенные похвалы вооружают против них, потому что свидетельствуют об испорченности вкуса публики.
Главная заслуга внешних талантов состоит в том, что они отрицательным образом воспитывают и очищают эстетический вкус публики: пресытясь их произведениями, многие обращаются к истинным произведениям искусства и научаются ценить их ("Полное собрание сочинений Марлинского", 1840).
Отзыв учеников Белинского был мягче. Аполлон Григорьев, заметив, что Белинский в "Литературных мечтаниях" оценивает талант Марлинского вернее, чем в своей статье о полном собрании его сочинений, называет Марлинского "огромным талантом допотопной формации, прочным характерным нашим романтиком", и всю чепуху, которую несут его герои и героини, ставит на счет "романтизму". Этот романтизм, по имению Григорьева, погубил три великих таланта: Мочалова, Полежаева и Марлинского, этого блестяще даровитого и энергичного Марлинского, которому только недостаток меры и вкуса препятствовал быть одним из замечательнейших писателей182.
182 образа мыслей. Это сжато и верно было отмечено новейшим его критиком, также к нему очень строгим - С. А. Венгеровым.
"Приподнятость Марлинского, - замечает Венгеров, - была протестом против пошлости окружающей среды и подготовила ту выработку свободной личности, презирающей житейскую действительность, которая легла в основу новой русской общественной жизни"183.
Примечания
158. Письма Пушкина к А. Бестужеву, 1824 г., 12 января; 1825, 21 марта; 1826, 30 ноября.
159. Письмо Вяземского к Бестужеву, 1823 г., 23 января // "Русская старина", 1888, XI, с 313.
"С большим удовольствием прочел я прекрасную повесть А. М. "Испытание", - заносит Кюхельбекер в свой дневник. - В ней столько жизни, ума, движения и чувства, что без малейшего сомнения ее должно причислить к лучшим повестям на нашем языке. Автора я, кажется, угадал и сердечно радуюсь, если угадал. Благослови Бог того, кто любезному отечеству нашему сохранил человека с талантом. Sapienti sat.".
"Сегодня прочел я повесть Марлинского "Лейтенант Белозор". В ней изредка автор сбивает на скоромный лад Густава Шиллинга, и это истинно жаль, потому что тут терпит все, даже вкус и прелесть слога. Впрочем, и эта повесть несомненное доказательство истинного, прекрасного таланта Марлинского и его неимоверных успехов. Есть в ней даже места истинно высокие, хотя целое более в прежнем роде Марлинского - легком, шутливом, пенящемся, как шампанское или неустоявшаяся брага".
"Где М. дает разгул не просто шалуну-воображению, а восторгу дум и поэзии, - талант его является в прекрасном, дивном блеске. В повести "Мореход Никитин" есть несколько картин и мыслей таких, за который я готов признать М. самым глубоким из наших умствователей, самым вдохновенным из наших писателей".
"Особенно мне не по нутру это злоупотребление остроты и дарования, эта неугомонная ловля каламбуров, иногда, впрочем, удачных, которою Марлинский в письме к Эрману меня иногда совершенно выводит из терпения".
"Фрегат Надежда" - из лучших сочинений Марлинского. Особенно она мне потому нравится, что тут автор не так расточителен на "Бестужевские капли"; их тут мало и везде кстати. Единственный недостаток этого прелестного творения - морские варваризмы. Марлинский - человек высокого таланта: дай Бог ему обстоятельств благоприятных! У нас мало людей, которые могли бы поспорить с ним о первенстве. Пушкин, он и Кукольник - надежда и подпора нашей словесности"161.
"Русская старина", 1889, с. 322.
162. Дневники В. Кюхельбекера // "Русская старина", XXXIX, 1883, с. 253, 271; 1884, II, с. 340; 1883, с. 263; 1884, II, с. 362.
163. Но именно Марлинского тогда и читала наиболее разношерстная публика.
164. А. Кирпичников "Между славянофилами и западниками" // "Русская старина", 1898, XI, с. 318. Кениг. Очерки русской литературы. - СПб., 1862, с. 150,151.
165. Аллегория эта стоит того, чтобы ее выписать: "Повести Бестужева - удивленье и загляденье. Хочу представить в иносказании его заслуги нашей словесности. Куча сравнений в моей голове, выбираю наудачу, и мне думается, что оно верно.
деревца обстрижены и цветки в куртинах; не зная, что его окружает высокая стена, мы за ним вслед. Как понравилось нам гулять и отдыхать в этом чистеньком парке; мало-помалу, забывши о своей отчизне, мы в нем совсем обжились; а выбрести из него и не думали. Так прошло много лет. Старички и выход позабыли, а подрастающей молодежи скучно становилось жить хоть в довольстве, да не на приволье. Стена была закрыта мхом давно принятых мнений и сорокалетнею древностью. Глядь-поглядь повсюду, молодежь догадалась по сказкам и по преданиям, что есть какая-то благословенная страна, хоть не так гладка и ровна, да зато обширная и великолепная и куда с давних времен и тропы не пролегало. Старичок хозяин (Карамзин) также об этом знал и сам хоть иногда за ограду и хаживал и двери за собой не затворял, только за ним худо смотрели, с места не трогались и некоторые даже так приросли к чужой земле, что их теперь не выдернешь, разве с корнем. Особливо под конец Карамзин ходил в этот обетованный край для своей истории, там был для него и воздух чище, и внешний ветерок так и грел грудь старика. Молодцы подрастали и начинали вдаль заглядывать; и (проложили) след; Жуковский, вышедши из французского сада, попал в английский парк и на немецкую аренду и за собой многих сманил. И Пушкин выпрыгнул; зашел было в свою родимую землю, стал ею любоваться, да побоялся совсем потерять дорогу домой, бродил то около своей стены, то около соседних: немецкой и английской. Наконец и Бестужев соскочил молодцом со стены и попал не на окольную, а на прямую дорогу к нашей милой отчизне; удивился ее красоте, хотя еще не обработанной, но могущественно прекрасной. Долго он стоял в онемении; посмотрел на звездочки, чтобы и ночью прямо на север дороги не потерять. "Друзья! товарищи! - возопил он. - Я нашел выход, оставьте стариков сидеть на лавочках и ходить по желтенькому песку; ступайте за мною, дальше и дальше", - а сам пошел напереди. Нужно ли говорить об открытиях, ими сделанных... Вот только беда: теперь, как вожатый пропал, чтобы грехом опять назад не воротились. Помилуй Бог, как это будет худо" (1826)166.
166. Письмо Сенковского к Пушкину // "Русский архив", 1881, 1, с. 444.
167. "Исторический вестник", 1889, VII, с. 116,117.
168. "Марлинский дитя пламенного воображения и в идеях и в выражении их, яркий колорист страстей, природы и слова, человек впечатлительный, но не самобытный, угадчик, а не исследователь жизни, был корифеем новейшей повести нашей"169.
169. "Воспоминания М. О. Каменской" // "Исторический вестник", 1894, IV, с. 34.
"Сын отечества", 1840, 1, с. 435.
"Марлинский в буквальном смысле романтик - певец современного рыцарства под фирмою удальства и наездничества. Вечно восторженный, текучий, блистательный, волшебник фразы, академик художественного построения повестей, с весьма ординарной философией, еще меньшею религиозностью и еще меньшей народностью - блистательным, недостижимым успехом своим увлек множество молодых и старых подражателей своей неподражаемой фразе.
История литературы вечно будет жалеть, что Марлинский и Пушкин оба в молодости попали на превратное направление, удовольствовались ограниченным просвещением без правильного образования воли. Эти два исполина, разрешившиеся превосходными игрушками, которыми литературные малолетки до сих пор не нарадуются, - высоко бы подняли нашу литературу. Все, что они сделали, сделали природным умом с помощью легкой начитанности"172.
172. "Телескоп", 1832, No 17, с. 1116.
173. "Маяк", 1832, No 4, 192, 193.
"А. С. Пушкин и П. В. Нащокин" // "Русская старина", 1881, VIII, с. 599.
175. Дневник А. В. Никитенко, 1834 г.
176. "Не понимаю, писал Загоскин, как мог Бурачек назвать Марлинского колоссом? 0, Господи да простится ему этот грех и в сей и в будущей жизни! Что такое был Марлинский? Рассказчик с талантом и воображением. Марлинский, этот, по временам, самый рабский подражатель неистовой французской школы, этот бонмотист, щеголяющий самыми нелепыми сравнениями и остротами, этот умник, который, живя на Кавказе, описывал нравы московского общества по Бальзаку и, вероятно, лучше знал быт дербентских татар, чем русских мужиков; этот исковерканный, вычурный, осыпанный полинялыми французскими блестками Марлинский, который говорит, что улитка разговора перешла на другой предмет, и думает, что сказал очень умно; этот этот Марлинский, который находит, что между диким чеченцем и русским дворянином менее расстояния, чем между этим последним и какими-нибудь французским маркизом или английским лордом, как будто бы все маркизы и лорды люди истинно просвещенные, а все русские дворяне решительно невежды, -- Марлинский, у которого во всех сочинениях подобные нелепости рассыпаны тысячами; Марлинский, который коверкал, увечил, ломал, терзал без всякой пощады русский язык; Марлинский, который изредка говорил языком человеческим; никогда не согревал души читателя ни одной высокой религиозной мыслью; наконец, Марлинский, в котором я только потому и признаю истинный талант, что, несмотря на все эти дрязги, он читается с удовольствием, - этот Марлинский - колосс! Что ж после этого тот, кого Бурачек называет пигмеем? Что ж он такое? Инфузорий?"177.
177. С. Венгеров. Полное собрание сочинений Белинского, I, с. 444.
179.
179. Письмо к издателю "Маска" приведено в статье А. Григорьева "Оппозиция застоя" 1861 г. // Сочинения А. Григорьева I, с. 582.
180. "В это время только что начала издаваться Сенковским знаменитая "Библиотека для чтения". Сенковский в числе литераторов, приглашенных участвовать в этом журнале, поместил Марлинского, не спрося предварительно его на то согласия.
- Такая наглость Сенковского, - говорил Бестужев, - мне очень не понравилась, и когда он потом, в письме своем ко мне, просил присылать статьи мои для помещения в журнале, то, чтобы наказать его, я согласился на это не иначе, как с платою за каждый печатный лист по тысяче рублей ассигнациями, и Сенковский принял это условие.
Так дорого ценились тогда сочинения Марлинского". "Из воспоминаний Костенецкого" // "Русская старина", 1900, XI, с. 448.
"Училище правоведения" // "Русская старина", 1881, II, с. 409, 410.
182. С. Венгеров "Критико-биографический словарь". - СПб., 1892, III, с. 149.
183. А. Григорьев "Сочинения", I, с. 289, 250, 331, 528, 521.