XXXI
Наша критическая мысль двадцатых и тридцатых годов может быть подведена под два основных типа.
Критик в своих суждениях исходил либо из теоретических взглядов, заимствованных или самостоятельных, либо он руководствовался своим непосредственным эстетическим чувством и, вместо того, чтобы оправдывать разбором произведения какую-нибудь теорию, он просто обращал внимание читателя на то, что в этом произведении он находил художественным или нехудожественным. До Белинского критика теоретическая была представлена Веневитиновым, Киреевским и Надеждиным, а критика, построенная почти исключительно на непосредственном чувстве, -- Вяземским, Бестужевым и Полевым. Из всех перечисленных критиков Бестужев с Вяземским были старейшие. Но если принять во внимание, что расцвет критики Вяземского падает после 1825 года, когда Бестужев свою роль как критик уже закончил, то именно его - Бестужева - и нужно признать за пионера серьезной критической мысли в нашей литературе.
Бестужев не был силен ни своими знаниями разных теорий, ни способностью в них углубляться, он брал врожденным эстетическим чутьем и вкусом, который, как мы видели, хотя и делал крупные промахи, но в большинстве случаев попадал верно.
Но, кроме этого, в критике Бестужева была еще и другая, весьма значительная и новая сила; она сказывалась в публицистической тенденции автора, в постоянном его стремлении связать литературу с жизнью современной, в попытках исследовать общественные причины ее роста или увядания308. Эта публицистическая тенденция до Бестужева была в литературе почти совсем незаметна. В его время она проскальзывала в очень общей форме у Веневитинова и Киреевского, когда им приходилось касаться их излюбленного вопроса о культурном призвании русской нации и государства; она встречалась у Вяземского, который умел быть иногда острым и деликатным сатириком; попадалась она также в статьях Полевого и Надеждина, в форме более грубой. И только у Бестужева, который раньше их всех выступил со своим словом, эта публицистическая тенденция проступала наружу вполне определенно, как руководящая тенденция, которой автор придавал большое значение310.
И если Бестужев был предшественником Белинского, как теперь уже признано, то Белинский мог вспомнить о нем не тогда, когда развивал какие-нибудь теории или когда отдавался непосредственному своему эстетическому чувству, а в те минуты, когда благодарил или упрекал искусство за его внимательное или невнимательное отношение к явлениям действительности.
Она - эта личность - и была центральной фигурой, которая привлекала к себе общее внимание и пользовалась общей симпатией. В ней кроется и главная причина успеха Марлинского как писателя.
Примечания
308. Эта общественная тенденция в критике Бестужева была в первый раз оценена по достоинству С. Шишковым в 70-х годах. Шишков хвалил Бестужева даже за его суровые отзывы о Пушкине309.
309. Из архива Ф. В. Булгарина // "Русская старина", 1900,1, с. 392-404.
"Марлинского отзывы, в "Телеграфе" помещаемые", послужили обвинительными пунктами против Полевого, когда Уваров настоял на закрытии его журнала... В числе таких опасных отзывов и выражений Бестужева были приведены, например, следующие: "русский солдат - животное в самой тяжкой доле", "государственные люди у Булгарина чересчур просты и трусливы; им ли быть главами заговорщиков?", "русский барин раз в мундире, он грудью полез в немцы", "история буянила, разбивала царства, ничтожила народы, выводила в князи из грязи" и т. п.311.
311. Друзья называли его "Шахерезада".