Русские писатели в современной мифологии Кавказа
Более десятилетия на рубеже веков моя работа и жизнь были тесно связаны с темой «Кавказ — война». Я была военным корреспондентом ряда СМИ, делала репортажи и комментарии, посвященные «горячим точкам» Кавказа, участвовала в международных конференциях, посвященных данной теме, консультировала ряд российских и международных организаций. При анализе событий, поступков и действий участников событий постоянно возникало ощущение дежа вю — уже виденного, слышанного. События прошлого десятилетия на Кавказе порой буквально повторяли коллизии Кавказской войны XIX века, о которых мы знаем не только по документам и мемуарам участников, но и по произведениям русской литературы.
Если говорят, что нынешнее поколение россиян прошло, как сквозь мясорубку, через чеченскую войну, то справедливо сказать, что поколение середины XIX века прошло горнило Кавказской, самой длинной войны в истории России. С Кавказом связано творчество и жизнь классиков русской литературы XIX века. Белинский называл Кавказ поэтической родиной русской литературы. Не случайно, а как бы передавая тему, дали своим произведениям одно название — «Кавказский пленник» — Пушкин, Лермонтов, Толстой.
В. В. Розанов отмечал, что русские — литературная нация. Они живут и действуют, повторяя поступки героев русской литературы, как бы воплощаясь в их образы. Несомненно, это свидетельствует прежде всего о точности, с которой писатели увидели время и его героев, что и породило такой удивительный бумеранг. Впрочем, замечание кажется действительным не только для русских и не только для начала прошлого века, о котором говорил Розанов. Продолжение литературы в жизни прослеживается на Кавказе и в наше время, экстремальное время смуты и войны, когда обостряются противоречия и участники событий действуют под влиянием импульсов, идущих из генетической памяти этноса, нации, рода, что в свое время правдиво и ярко выписали русские писатели в своих кавказских произведениях.
— так уж сложилось — не менее драматична, чем история героев их произведений. Вероятно, поэтому жизнь русских писателей на Кавказе имеет свое продолжение в легендах и преданиях, возникла даже некая мифология, а мифологемы любопытны не только как выражение мифологического мироощущения, присущего народам, сохранившим архаичные элементы бытия, но и как свидетельства необычайной высоты русской литературы, ставшей саморазвивающимся феноменом реальной жизни.
Рассмотрим несколько мифологем, связанных с русскими писателями, употребляя слово«миф» в лосевском понимании, когда знак — плоскостной образ, одномерный, символ — многомерный и миф — высшая реальность.
Первая мифологема касается писателя А. А. Бестужева-Марлинского (1797–1837). Декабрист, разжалованный в солдаты, сосланный сначала в Якутию, где провел полтора года, а затем сам попросившийся в «жаркую Сибирь» — на Кавказскую войну. Сначала это был Дербент, где Бестужев возобновил литературную деятельность под псевдонимом Марлинский, затем Геленджик и другие укрепления Черноморской линии. Тут были созданы нашумевшие кавказские повести, среди которых «Аммалат-Бек» (1832) и «Мулла-Нур» (1836), породившие множество подражаний.
в гарнизон в Гагру, считавшуюся в то время гиб лым местом, где от лихорадки за год вымирала половина состава гарнизона. Бестужев уже был болен малярией, и служба в Гагре могла стать для него роковой. Благодаря сочувствующим декабристу офицерам Бестужеву удалось попасть в отряд барона Розена, который участвовал в экспедиции в Цебельду. Затем 3 июня 1837 года четырехтысячный отряд барона Розена погрузился в Сухум-кале на военные суда, чтобы совершить экспедиции на мыс Адлер. Бестужев попал на фрегат «Анна», где находился штаб, начальником которого был лицейский товарищ Пушкина генерал-майор В. Д. Вольховский. Через четыре дня отряд высадился на мысу Адлер и вступил в бой с горцами. Из этого боя поручик Бестужев не вернулся. Его видели в лесу раненым, с оружием в руках, но он отказался от помощи егерей, посланных за ним. Тела его не нашли, сведений о том, что он был взят в плен, не поступало.
Легенда говорит, что поэт перешел на сторону горцев, жил среди них, переняв их обычаи. В пользу этой легенды говорит одно из писем, написанных Бестужевым накануне адлерского боя, где он просит прощения у родных и у русского народа. Продолжение миф находит в современности. Кандидат филологических наук Светлана Алиева в книге «Так это было. Национальные репрессии в СССР. 1919–1952 годы» поместила свои детские воспоминания о годах депортации в Киргизии, куда выслали всех карачаевцев, в том числе семью ее отца, карачаевского писателя и литературоведа Умара Алиева. Вот что она пишет. «В наш гостеприимный дом приходило много разного народу. Кроме друзей — папины студенты и мамины заказчики (мать С. Алиевой — русская, в депортации подрабатывала как портниха. — Т. Ш.). Трех хрупких, одетых в темное студенток-заочниц папа, помнится, особенно приветил и, подозвав меня — 12–13-летнюю, сказал: — Запомни, дочка, это внучки русского писателя Бестужева-Марлинского. Считается, что он погиб. На самом деле он перешел к карачаевцам, женился и основал карачаевскую фамилию Бестужевых. Только и запомнилось. Где они, эти внучки? Кто и когда найдет время проследить путь Александра Бестужева в Карачай и его жизнь вместе с этим вольнолюбивым народом?»
Мне доводилось встречаться со Светланой Алиевой в Институте мировой литературы имени Горького, где она работает. Я спрашивала, имеет ли она новые сведения о потомках Бестужева, но, увы, ничего дополнительно С. У. Алиева сообщить не смогла.
Если принять версию о том, что Александр Бестужев перешел к горцам или был взят ими в плен, то, скорей всего, это могли быть адыгочеркесские племена, жившие на мысу Адлер, а точнее говоря, убыхи, населявшие территорию от современного Туапсе до реки Мзымта недалеко от Адлера — народ, которому в ходе Кавказской войны был предложен выбор: остаться и подчиниться власти российского царя либо уйти в Турцию. Руководители убыхских племен, родственных соседним абхазам, избрали уход в Турцию и исчезли с этнической карты Кавказа, а затем и мира. Последний живой носитель убыхского языка умер несколько лет назад в Турции. От убыхов остались топонимы на «Русской Ривьере»: Ахун, Кудепста, Сочи, Мацеста — и роман-притча патриарха абхазской литературы Баграта Васильевича Шинкуба «Последний из ушедших», вышедший в середине 70-х годов прошлого века. Мне не удалось найти продолжения мифа о Бестужеве-Марлинском у адыго-черкесских народов, однако мы видим, что он существует у карачаевцев, народа, не родственного адыго-черкесам и живущего вдали от мыса Адлер, где теряются следы писателя.
на которой он даже собирался жениться, о чем сообщал своим родственникам в письмах. Роман оборвался вследствие трагической случайности: Ольга смертельно ранила себя из пистолета Бестужева и скончалась на его руках. История была широко известна на Кавказе. Побывавший тут французский писатель Александр Дюма просил отвести его на могилу Ольги в Дербенте и посвятил ей стихотворение, где называет девушку «розой, сломленной порывом ветра». Для мифотворцев попытка Бестужева переступить социальные рамки, связав себя с простой девушкой, могла продолжиться в легенде о его уходе в иную этническую среду в поисках воли, свободы, которых так жаждал пушкинский Алеко из поэмы «Цыганы».
В 40-е годы XIX века с легкой руки Бестужева-Марлинского появляется целый жанр — кавказская повесть, возникает термин «марлинизм», которым обозначаются произведения эпигонов писателя. Обычно это головокружительные приключения, в которых действуют красавицы черкешенки, свирепые, но благородные горские абреки. Кавказские повести подразделяются на два типа: «жестокие» и мелодраматические. О кавказских горцах писались «неистовые» повести, где были погони, кровь, жестокости, убийства, о грузинах — сладкие идиллии с этнографическими вкраплениями. В русский язык входят новые слова: сакля, аул, джигит, арба, архалук и многие другие, понятные в то время широким кругам читателей. Такой романтической идеализации Кавказа достается большая порция критики от В. Белинского. Тем не менее Бестужев-Марлинский владел умами молодежи того времени, в подтверждении чего приведем цитату «Отрывков из воспоминаний» А. Л. Зиссермана, кавказоведа и военного историка того времени, прослужившего на Кавказе четверть века: «Мне было 17 лет, когда, живя в одном из губернских городов, я в первый раз прочитал некоторые сочинения Марлинского… Чтение это родило во мне мысль бросить все и лететь на Кавказ, в эту обетованную землю, с ее грозной природой, воинственными обитателями, чудными женщинами, поэтическим небом, вечно покрытыми снегами горами и прочими прелестями, неминуемо воспламеняющими воображение…»
Михаил Лермонтов связаны с Кавказом, обширна кавказиана поэта, тут оборвалась его жизнь. Еще в детстве он не раз бывал с бабушкой на Кавказских Минеральных водах, затем участвовал в Кавказской войне в чине поручика Тенгинского полка.
В одном из писем, посланных А. А. Лопухину с Кавказа, Лермонтов признается: «Мне тебе нечего много писать: жизнь наша здесь вне войны однообразна; а описывать экспедиции не велят». Тем не менее в другом письме тому же адресату он пишет: «У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов кряду. Нас было всего 200 пехоты, а их до 6 тысяч; и все время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте — кажется, хорошо! — вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью. Когда мы увидимся, я тебе расскажу подробности очень интересные, — только Бог знает, когда мы увидимся». Это письмо отправлено в сентябре 1840 года из Пятигорска, речь в нем идет о событии, которое незадолго до этого пережил Лермонтов и о чем он рассказал в поэтическом «репортаже» с театра военных действий Кавказской войны:
Раз — дело было под Гихами,
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Это строки стихотворения «Валерик», посвященные сражению 11 июля 1840 года, в котором принял участие поручик Тенгинского полка Михаил Лермонтов в составе отряда генерала Галафеева во время похода в Чечню. Сохранился «Журнал военных действий» отряда Галафеева, свидетельствующий о точности описания похода Лермонтовым. В журнале отмечается «отменное мужество», хладнокровие и храбрость поручика Лермонтова, представленного за бой на Валерике к награде. Однако Николай I это представление не утвердил.
Миф о Лермонтове, бытующий на Кавказе, говорит, что перед боем поручик Лермонтов надевал ярко-красный башлык, а горцы уговаривались не стрелять во всадника в багряном башлыке, потому что это был Поэт. Миф широко известен на Северном Кавказе и даже породил ряд современных литературных произведений, в основе которых образ «всадника в багряном башлыке».
Скорей всего, это поздний поэтический миф, не имеющий реалий для возникновения и обусловленный широкой популярностью Лермонтова на Кавказе. Приведу любопытное его толкование, которое услышала я во время войны 1992–1993 годов в Абхазии. Как-то в разгар войны зашел разговор о русской кавказиане, и один из ополченцев, молодой абхаз, услышав мой пересказ северокавказского мифа о «всаднике в багряном башлыке», заметил, что, возможно, мифологема подсказана самим Лермонтовым, а на мой недоуменный вопрос «как так?» обратился к повести «Бэла». По его словам, один из ее героев, а именно Казбич, после похищения и убийства Бэлы облачился в алый башлык и отправился воевать в Абхазию. Юноша объяснил, что алый цвет означает вызов, удаль, готовность идти на смерть в бою. Вернувшись в Москву, я перечитала повесть и нашла следующее. Максим Максимович, заканчивая рассказ о любви Печорина и горянки Бэлы и отвечая на вопрос собеседника, что же сталось с Казбичем, говорит: «Слышал, что на правом фланге у шапсугов есть какой-то Казбич, удалец, который в красном бешмете разъезжает под нашими выстрелами и превежливо раскланивается, когда пуля прожужжит…» Поясним, что правая линия — это серия укреплений от устья Малого Зеленчука до устья Лабы, где во времена Лермонтова также шли бои Кавказской вой ны, а шапсуги — один из адыго-черкесских народов Северного Кавказа. Абхазский ополченец в своем пересказе заменил красный бешмет на алый башлык, дал трактовку алому цвету в соответствии с представлениями о символике цветов у своего народа, а главное — перенес место действия в родную Абхазию. Такую географическую подмену в сознании молодого абхаза можно понять. Дело в том, что с начала войны в Абхазии в 1992 году сюда с Северного Кавказа направился поток добровольцев родственных абхазам адыго-черкесских народов, к которым принадлежат также кавказские персонажи повести Лермонтова «Бэла». Думаю, что это и объясняет такое мифологизированное слияние литературного и реального в сознании молодого кавказца.
Следующий миф, связанный с Лермонтовым, относится к названию парагосударства, каким стала Чечня в 90-е годы прошлого века. Осенью 1993 года, когда отношения между Кремлем и провозгласившей независимость Чечней обостряются до предела, республика получает новое имя — Ичкерия, что повергает чеченцев в шок и недоумение. Такое слово большинство из них слышали впервые. Дело в том, что у вайнахов — чеченцев и ингушей — никогда не было государственного образования в отличие, к примеру, от других кавказских этносов: у кабардинцев были княжества, у абхазов царства, у дагестанцев шамхальства. Вайнахи же жили родовым строем и объединялись в горские сообщества. Когда Чечня провозгласила независимость, необходимо было найти имя новому государству. Чечня — это русское название, от небольшого, рядового населенного пункта Чечен-аул, поэтому оно не подходило амбициозным чеченским лидерам. Самоназвание чеченцев «нохчи», и съезд ОКЧН (Общенациональный конгресс чеченского народа) назвал Чечню Нохчичьо. Тем не менее это также не пришлось по вкусу лидерам мятежной республики. Название стране дал ее президент Джохар Дудаев в ноябре 1993 года. Генерал очень любил Лермонтова, многие стихи его знал наизусть. Имя страны — это подтвердили мне чеченцы, бывшие непосредственными свидетелями самого события в Грозном — генерал Дудаев взял из того же «Валерика» Лермонтова, где есть такие строки: Нам был обещан бой жестокий.
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
«Ичкерия» — кумыкское слово, которое буквально переводится как «это место». Кумыки, а вслед за ними русские военные времен Кавказской войны называли так в своих сводках высокогорные земли, лежащие за рекой Хулхулау. Именно в этом значении употребляет слово поручик Лермонтов. Чеченцами же название Ичкерия никогда не употреблялось, а в современной Чечне было и вовсе неизвестно.
ШУТОВА Татьяна Алексеевна — журналист, писатель
– 2010. № 3(4). – с. 66-76.