П. М., Е. Л., О. А. и М. А. Бестужевым
Дербент. 12 сентября 1830 г.
Я не получил Вашего письма, любезнейшая матушка, о котором упоминает сестрица Елена в письме к Петру от 20 июня, но так как вести Ваши не могут миновать Дербента, то я получаю адресованные к брату Петру и потом со своими пересылаю к нему. Вы, конечно, удивитесь, что письма, посланные вместе, разбегаются, — я ничему уже не дивлюсь в здешнем краю: он чудесен в полном смысле слова. Кто бы мог поверить, например, чтобы восемь месяцев в Тифлисе лежала посылка против всех почтовых правил, что ее двадцать раз требовали через начальство и что г<осподин> почтмейстер вздумал ее отослать в Анапу. для чего? Это известно, конечно, не мне; это таинства замка Удольфского*. Брат Павел, как я и угадывал, виноват много своею небрежностью: если бы поискал ее попристальнее, то давно бы она была здесь. Он извещает об ошибке с Петровой посылкою, но о моих деньгах ни слова, — вероятно, они пошли тою же дорогою. 7 августа и 21-го или около я писал к вам, получили ли сии письма? Первое отослано было через адрес Е. П. Торсон*<еских> и стих<отворных> пьес для доставления в улей*. Для меня странно, что издатели не пишут о согласии насчет сотрудничества: такая неизвестность мешает занятию. Когда есть уверенность, что труд твой не напрасен, — это придает охоты и услаждает самую работу, а без этого ручательства нет подстрекания. Слава мало действует на человека, пишущего под вымышленным именем. Со всем тем я делаю свои повести если не всегда с любовью, то всегда со тщанием. При хороших обстоятельствах мои вдохновения были бы сильнее, ярче, но слог не был бы ни хуже, ни лучше настоящего. Я был чрезвычайно строгим критиком и не дозволю себе спускать рукавов. Я написал уже на двадцать печатных листов для улья, следств<енно>, остается пять для комплекта, и тогда я примусь писать роман; сюжеты мало-помалу начинают расплываться, и я очень чувствую, что стоит только в основу моих повестей заткать пестрых ниток по примеру романтиков, говорить в тысяче словах, что можно выразить в десяти, и из них легко сделать романы. Очень хвалят «Милославского»*, мне обещали его на прочтение… Слог Загоскина всегда был русский, — следс<твенно>, он в этом отношении выше Булгарина, самое изложение нравится здесь всем более, чем в «Димитрии»*, и этому верю… «Димитрий» был славен в новизне, — на безрыбье и рак рыба, — но он спадет с цены, когда романтическая наша фаланга умножится. Не знаю, читали ли Вы напечатанную в 30-м и след<ующих> номерах мою повесть**. Теперь почти оканчиваю довольно большую повесть «Наезды», где выведены поляки…*
потому — слух о чуме оказался несправедливым…
Здоровье мое в одной поре: я не болен, но силы не возвращаются. Не скрою, что я грущу, но могу уверить Вас своими занятиями, что печаль не потемняет моего рассудка, не покоряет воли. Я уже излечился от болезни политического славолюбия, я отказался от сладкой надежды быть полезным отечеству службою… но я имею познания положительные, опытность, пережженную в огне страстей и происшествий, имею здравый смысл, чувства, воображение и, что лучше всего, жажду познаний, — следс<твенно>, мне позволительно желать средств быть полезным соотечественникам как писатель, и это желание безнадежно; до меня доходят только искры просвещения и только минуты досуга. Ваша философия основана на надежде, моя выше ее: она велит мне быть в самой безнадежности как бы в полном счастии; я чувствую в сердце своем, что я человек, которого сама природа, не краснея, могла бы назвать этим именем, но с этим вместе я признаюсь, что все слабости людские имели или имеют надо мною власть.
Обнимаю сестру Елену Александровну, обнимаю Ольгу и Марию и потом всех трех вместе; чувства мои неизменны; это закаленная сталь, на которой ничего не напишешь и ничего не сотрешь; я молю Бога сохранить вас в здравии и в покое, любезнейшая матушка и милые сестры.
Примечания
Публикуется впервые. Печатается по автографу: ИРЛИ, ф. 604, № 5581, л. 104–105.
(1) …это таинства замка Удольфского. — Речь идет о романе Анны Радклиф (1764–1823) «Удольфские тайны» (1794).
(2) Первое отослано было через адрес Е. П. Торсон… — Е. П. Торсон (ум. 1851) — сестра декабриста К. П. Торсона, члена Северного общества, приговоренного к каторге. Через нее Бестужев иногда пересылал письма родным, к ней обращался с просьбами по своим литературным делам.
(3) …несколько прозаич<еских> и стих<отворных> пьес для доставления в улей. — Т. е., по-видимому, в «Северную пчелу».
(4) «Милославского»… — «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» — роман М. Н. Загоскина (1789–1852), вышедший в свет в конце 1829 г. Успех романа (он выдержал одиннадцать изданий) Пушкин назвал «блистательным, вполне заслуженным» (Лит. газ. 1830. 21 янв. № 5). Бестужев в целом положительно отзывался о комедиях Загоскина в своих литературных обзорах («„Деревенский философ“, комедия г. Загоскина, развертывает забавные черты наших баричей, доказывая комический дар автора»; «В комедиях Загоскина разговор естествен, некоторые лица и многие мысли оригинальны, но планы их не новы» — Марлинский, 11, 114, 152–153), но историческим его романам в итоговой статье «О романе Н. Полевого „Клятва при гробе господнем“» дал весьма сдержанную оценку: «…явился Загоскин и с первой попытки догнал Булгарина, хотя он далеко не оправдал заносчивых титулов своих романов…» (Там же, 204).
(5) …самое изложение нравится здесь всем более, чем в «Димитрии»… — Речь идет об историческом романе Ф. В. Булгарина (1789–1859) «Димитрий Самозванец» (1830).
(6) См. примеч. 1 к письму 1.
…после потерянного рая. — Так, по-видимому, называет Бестужев свою жизнь до ареста, обыгрывая название поэмы Дж. Мильтона (1608–1674).
(8) …довольно большую повесть «Наезды», где выведены поляки… — «Наезды. Повесть 1613 года», с подписью: «А. Б.» и пометой: «Дагестан, 1830 г.», впервые опубликована: СО и СА.
7-16. В своем «Дневнике» (запись 17 июня 1834 г.) В. К. Кюхельбекер писал о повести Бестужева: «…она отличается от других его сочинений необыкновенною трезвостью и умеренностию слога; впрочем, довольно занимательна» (Кюхельбекер. С. 318).