Глава VIII
Ужели сердца тайный страх
Нам семена грядущей муки?
Ужели вестницей разлуки --
Дрожит слеза в твоих очах?
Вечеринка шла своим чередом, шумно и весело. Хозяин, хлопая в ладоши, велел музыкантам играть мазурку.
-- Польские косточки и в гробу запрыгают от этой музыки,-- сказал он, подстрекая молодежь к танцам. Круги сомкнулись, и кавалеры, побрякивая не шпорами, которых не носили на сафьянных сапогах, но подковами, загнутыми на закаблучье, пустились то по двое с своими дамами, то по трое попеременно в средину и снова свивались в цепи, в круги, в кресты. Трудно вообразить что-нибудь живее и живописнее мазурки, и если польский есть танец войны, то мазурка - танец победы. В ней отпечатан дух народа более отважного, нежели скромного, более пылкого, чем нежного. По смелости своей он принадлежит наиболее военным, по живости - одним юношам; и точно, старики, окружа танцующих, поглядывали только, сверкая очами, друг на друга, как будто говоря: "бывало, и мы гарцевали!"
Многие из них, однако же, припевали куплеты, не имеющие связи между собой, которых в Польше и до сих пор бесчисленное множество. Вот те, которые были в устах старика Колонтая.
Милы полякам
Битвы, беседы;
Храброму лаком
Кубок победы!
Любит он звон мечей,
Любит он блеск очей,
Стройные пляски,
Нежные ласки!
Хором
Кубок и сабля!
Сабля и кубок!
Сладостна капля
С розовых губок!
Молодые люди выбирали куплеты понежнее и позамысловатее этих, но старик Колонтай любил все, что напоминало ему его время, что дышало старинною простотою и удальством напольным.
Князь Серебряный, улучив время, когда все ноги, и глаза, и сердца заняты были мазуркою, сошел вниз, отыскал своего Зеленского и, отведя его на сторону в саду, спросил, нет ли каких новостей.
-- Покуда самое хорошее, что перестал дождик, а самое худое, что Мациевский в околице и не сегодня завтра нагрянет сюда. Про тебя, сударь князь, слухи, будто убит в наезде!
-- Ушли недавно; только они так хмельны, что нам не трудно будет обогнать их. У них в каждой корчме привалы.
-- Тем лучше... мне хоть умереть, а поспеть домой для отражения. Я поссорился с молодым Колонтаем, но частные ссоры можно отложить и потом разведаться на границе. Осмотрел ли ты сбрую и оружие?
-- Даже подковные гвозди в исправности - этот прокля...
-- Тсс! тише - мне кажется, кто-то мелькнул за деревьями!
Оба замолкли, прислушиваясь, но только остальные капли падали с кровли в лужу - все было безмолвно.
-- Это тень из окон,-- сказал, ободрясь, Зеленский.
-- В исходе десятого, по моим часам (князь отдал их Зеленскому), ты проведешь коней для нас и для Варвары Михайловны за садовою стеной к старой башне. Я с ней выйду туда - и поминайте как звали. Надеешься ли ты сделать это незаметно?
-- Теперь если бы конюхов положить в пушку и выстрелить, так они и тогда бы не проснулись от хмеля.
-- Условный знак - два свистка, ответ - удар в ладоши!
Оба потихоньку прокрались в разные стороны.
-- Ну что же, homo di poco fede (маловерный), каковы женщины? - сказал, засмеявшись, хорунжий Солтык Льву Колонтаю, подслушав тайну беседы. - Этот Маевский, право, лихой малый - он в один миг обернул около пальца твою суровую красоту; ей-ей, я хочу проситься к нему в ученики!
-- Кровь! - произнес Колонтай едва внятно; так гнев задушил его голос. - Коварная обымет труп своего обольстителя!
-- Полно дурачиться, милый друг! Если бы мстить за каждую неверность жен и любовниц, так польскому королю пришлось бы набирать амазонские дружины, чтоб воевать с неприятелями. Последуй мне: я с отчаяния глотаю рюмку венгерского, выучиваю новую песню, влюбляюсь снова - и утешен!
-- Но кто этот злодей? Как мог он?..
-- Это мне самому любопытно узнать, diletto amico mio [возлюбленный друг мой (ит.)]. Однако ж здесь сыро - и мне хочется сказать пани Ласской, что она танцует, как ангел, если ангелы танцуют. До свидания.
Несколько минут стоял Колонтай неподвижен от гнева и огорчения - и мстительные замыслы вращались в голове его. Наконец он пришел в себя - и тихо возвратился к дому.
Не предчувствуя грозы, готовой разразиться над его головою, князь Серебряный, строя воздушные замки, полон надеждою и любовию, поглядывал на большие стенные часы, которые, будто краковская ратуша, стояли в углу, разукрашены фольгою и резьбою. Душа его прильнула к самой стрелке, и всякий раз, когда раздавался звон четвертей,-- высоко билось сердце наблюдателя. Уже была половина десятого, но чем ближе подходила медленно переступающая стрелка к желанной мете, тем сильнее теснился страх в грудь его,-- то хотелось ему отдалить роковую минуту, то видеть ее далеко за собою. В это время он заметил Льва Колонтая подле Варвары в жарком объяснении. Казалось, он укорял ее, она уговаривала его с нежностию - сомнения снова проникли в сердце князя и умножили тоску ожидания. Сложа накрест руки и грозно бросая взоры то на Колонтая, то на часы,-- стоял он, будто прикован к одному месту.
-- Пан Яромир так пристально смотрит на часовую доску, как будто хочет на ней прочесть судьбу свою,-- сказала ему пани Ласская мимоходом.
Князь вздохнул.
-- Пани Элеонора угадала,-- отвечал он,-- время и женщины для меня непонятные письмена.
-- Говорят, что время разгадывает нас, а я разгадаю пану время: оно - крылатый червяк, который то ползет, то летит летом. Кто хочет поймать его - тот не верь будущему часу!
-- Этот урок для меня напрасен,-- отвечал князь Серебряный и, видя, что пани Ласская успела посадить с собою за карты Льва Колонтая, как тот ни отговаривался,-- очень доволен ускользнул из залы, блистающей огнями, где тщеславие и остроумие, красота и любезность спорили о победе.
Стрелка всходила на десять.
садах развалин замков, никогда не существовавших, не оклеивали мохом пещер, сбитых из сосновых досок и убранных устричными раковинами на гвоздях; а замок, казалось, не был никогда назначаем выдерживать осаду,-- и примыкающие к ней садовые стенки были очень невысоки и надстроены частоколом. Как бы то ни было, только верх древней этой башни занят был теперь голубятнею,-- а железная дверь, ведущая вниз ее, стояла настежь,-- по всему видно было, что там уже издавна никто не жил. Заглохшие дорожки, мрачно и однообразно обсаженные липами и дубами, тянулись в обе стороны.
Скоро послышался князю топот коней за стеною. "Это мой Зеленский",-- подумал князь, не смея, однако ж, подать ему голоса.
Через пять минут быстрые шаги кого-то привлекли его внимание,-- он слушал не переводя дух,-- видеть было невозможно.
-- Здесь ли? - прошептал робкий голос, и рука Серебряного встретила трепещущую руку Варвары. - Поспешим,-- сказала она,-- земля горит под моею стопою - Колонтай так страшно следил меня взорами... спаси меня от плену - от собственного сердца!
-- Одно слово, Варвара, прежде чем пустимся на жизнь и смерть; слово надежды, если Бог нас вынесет, слово отрады, если моя доля - пасть: скажи, любишь ли? можешь ли ты любить меня?
-- Как брата, князь! Не могу обещать более. Сердце не вольно в выборе - оно любило Льва Колонтая!
Князь Серебряный от этих слов оцепенел, как будто наступил на змею.
-- Скорее, скорее,-- говорил им Зеленский, сбивая замок,-- двери заперты изнутри!
-- Мы погибли! - вскричала Варвара, сплеснув руками,-- этого никогда не бывало... Боже мой, я вижу свет!
-- Теперь мне красна смерть,-- сказал князь, обнажая саблю.
Зеленский напрасно рубил частокол, взобравшись на стену: жерди были крепки, темнота и торопливость мешали ему.
Крики приблизились - кровавый отблеск озарил башню - Лев Колонтай задыхался от бешенства.
-- Стой, стой! - восклицал он. - Ты не уйдешь, робкий злодей, от моего мщения - я и в аду найду тебя!
-- Ступай туда искать себе подобных! - отвечал, вспыхнув, князь, встречая саблею саблю.
Бледная, как мрамор, упала между ними Варвара бесчувственно, но, не внимая ничему, кроме своей ярости, они еще злобней схватились над телом ее в битву. Колонтай нападал с запальчивостию, оглашая воздух проклятиями неверной и угрозами обольстителю. Князь рубился молча от злобы - и уже кровь текла из ран обоих на несчастную виновницу их гнева.
Картина была ужасна. Колонтай махал саблей и пламенником, в левой руке его пылающем; голуби, пробужденные шумом и светом, хлопая крыльями, вились около и, натыкаясь на острия, падали, трепещась, на землю. Робкая толпа, озаренная зеленоватым огнем факелов, и, наконец, женщина, распростертая у ног сражающихся, побелевшая от холода смерти,-- все наводило трепет на сердце. Появление устрашенного отца было уже поздно для отвращения кровопролития - Лев с разрубленной головою упал к ногам его!!
-- Спасайся,-- вскричал князь Серебряный Зеленскому, который невольно был только зрителем битвы, притаясь за частоколом,-- и во что бы то ни стало уведомь обо всем Агарева. Пусть он не думает обо мне, пусть он заботится только об отражении набега - вот последняя воля моя - спеши!
-- Это он, это он! - произнес Зеленский, когда толпа гостей окружила князя, и скрылся из виду.
Опершись на саблю, вперив неподвижные очи на соперника и любезную, простертых у стоп его,-- на два предмета его ненависти и привязанности, теперь для него уже не существующих, поражен безнадежностию в ту минуту, когда, казалось, он хватал за крыло счастие,-- князь не замечал, что новое лицо - высокий, сурового вида мужчина вглядывался в него пристально.
-- Я не ошибаюсь,-- сказал он наконец,-- этот удалец - князь Серебряный, тот самый, с которым я был знаком в Москве, с которым дрался под Москвой и который третьего дня сделал набег в наши границы от Опочки!
-- Стрелецкий голова?.. - вскричали многие голоса,-- повесить его как разбойника, как лазутчика!
Князь медленно, но гордо поднял очи, с усмешкой презрения окинул ими собрание и снова впал в задумчивость. Какая угроза, какая беда могла увеличить его злополучие!
Но если зловещий голос лисовчика не произвел никакого впечатления на князя, зато он пробудил всю злобу отчаянного отца, который напрасно старался привести в чувство любимого сына. Горесть его превратилась в ярость и потоком проклятий излилась из сердца.
границах польских, в моих деревнях, губить и похищать во мраке ночи - нет, ты дерзнул еще вкрасться в дом мой, насмеяться над гостеприимством и, наконец, убийством сына заплатить за хлеб-соль хозяина. Бедный мой Лев, единственная моя утеха... кому теперь передам я имя Колонтаев!
Старик сплеснул руками над головой, и рыдания прервали речи его. Но скоро любовь родительская зажгла в нем опять воспоминание обиды и жажду мести за кровь...
-- Но если на старости лет мне придется лечь в гроб сиротою,-- воскликнул он,-- ты, Серебряный, ты, убийца моего сердца, моего имени и племени, ты бесчестною смертью умрешь на могиле, в которой схоронят все мои надежды; ты будешь первым памятником моей любви к сыну... Тогда!.. нет, всегда - жив он или мертв - ты все-таки не избегнешь погибели; в этом клянусь моей честью и отчизною! Ничто, никто не спасет тебя - я не возьму бочки золота за твой выкуп... Ты падешь на жертву моей мести, на страх всем врагам моим. Сорвите с него польскую одежду,-- примолвил он, сверкая взорами,-- которую он позорит, и киньте злодея в эту башню. Шесть человек часовых мне жизнию отвечают за его тело - а душу его я с наслаждением вырву завтра!
шляхтичей надворных кинулись обрывать и вязать окруженного князя, и хотя благородные поляки с негодованием смотрели на это, но они знали, что противоречия только раздражили бы Колонтая,-- и молчали. Сопротивление со стороны князя было бы безрассудно - он не произнес ни звука, не сделал ни одного движения в защиту свою - он только бросил презрительный взор на хозяина. Наглые челядинцы грубо втолкнули его в темный погреб и со смехом захлопнули двери.